На опушке лесной поселился отшельник,
В близлежащей деревне гадали: кто он?
Одинокий монах или просто бездельник,
Сам избрал свой удел иль на то обречён?
Чей указ или прихоть на это толкнули,
Ждать беды от него иль явления чудес?
И деревья ряды свои плотно сомкнули,
Затаился в тревоге и страхе вдруг лес.
Зверь бежал от него потаённой тропою,
Даже ветер утих в ожидании грозы.
А народ из деревни молчаливой толпою
На опушку отправился, сминая кусты.
Ох, будет, наверно, сейчас всем потеха,
Чужой человек – угроза, помеха!

Опасно толпы ослеплённой движение,
Сметает она всё подряд на пути.
Не ведомо ей пустое волнение,
Стремится вперёд, чтобы жертву найти.
Страшись в тот момент стать препоной, преградой,
Изведать весь гнев озлоблённой толпы.
Готова она взять и крепость осадой,
Напрасны в сей миг о пощаде мольбы.
Химеры рисует общественный разум,
Приятно топить ему совесть в крови.
Убьёт, не моргнувши при этом и глазом,
Все люди в толпе жестоки, черствы.
Что может сдержать бег толпы разъярённой?
Пусть жертва считает себя обречённой!

Шли по лесу, чуть приглушённо шептали,
Боясь раньше срока злость расплескать.
Дошли до избушки и разом все встали,
Сигнал ожидая, чтоб только начать.
К ним вышел отшельник, в движениях усталость,
Неровная поступь, дрожание в руках.
Минуты текли, до заката немного осталось,
Луч солнца последний потух в деревах.
“Зачем ты явился, покой наш смущаешь?
Прости, но совсем мы не рады гостям.
Зачем в разговоре глаза опускаешь,
Какие подсказки сыскать хочешь там?”
В ответ тишина беспокойно повисла,
Крыльцо осветилось – луна в небе вышла.

Отшельник вдруг вздрогнул, глаза поднимает,
Раздался тут крик: “Да ведь он же слепой!”
Тот бельма в пустое пространство вперяет,
Опору пытаясь нащупать рукой.
Народ отступил, что возьмёшь с инвалида,
За что же Господь так его покарал?
Что держит несчастного: злоба, обида,
Как он в эти дебри лесные попал?
Толпа приготовилась скорбную повесть
Его злоключений на слух воспринять.
Обида слепого на рок свой – не новость,
Но начал отшельник вдруг злобно кричать.
Слушал народ изумлённый слепца,
Гордыне безумца не видно конца.

“Был я рождён, как и вы, человеком,
С любовью смотрел на созданный мир.
В душе я всегда был безумцем, поэтом,
Господь для меня был Творец и Кумир.
Но Он допустил роковую ошибку:
Творения венец – человек – очень слаб,
Готов обобрать любого, как липку,
Страстей своих низменных вечный раб.
Рабом подневольным я быть не желаю,
Себя самовольно я ослепил.
Общение с людьми как могу избегаю,
Мне мир окружающий больше не мил.”
Долго шептался народец тревожно:
“Отречься от мира – это безбожно!”

Жалость к себе не приемлет калека:
Он богоборец и в этом велик.
Жаждет прихода он сверхчеловека,
Чтобы забыть навсегда божий лик.
Что для него толпы восклицанья,
Что их призренье и шёпот глухой?
С радостью он принимает страданья
Как плату иль жертву жизни иной.
Что лицезреет он мысленным оком,
Куда направляет силы свои.
Страшит ли борьба с намеченным роком,
Что ждёт – победа иль крик: “Пощади!”
Часто судьбу решает мгновенье,
Толпа замерла – сковало сомненье.

“Что же Вы ждёте, – вскричал, – начинайте,
Рвите зубами плоть на куски.
Своё естество из нутра доставайте,
Вы – в Бога поверившие дураки.
Что Он вам дал – пустые надежды:
“Довольствуйтесь малым, вас ждут небеса!”
А я говорю: “Вы просто невежды,
Слепо поверившие в чудеса”.
Смерть не страшна: нет ни рая, ни ада,
Я гибелью Вам своей докажу.
Кары Его страшиться не надо,
Убийство свершите, я Вас прошу!”
Странные речи народ взволновали,
Что с этим делать, люди не знали.

Лес зашумел, скрип деревьев раздался,
В небе, видать, назревала гроза.
Люд удивленный по хатам подался,
Молча все шли, опустивши глаза.
Долго проклятия вслед им звучали,
Эхом по нервам бил гром в небесах.
Люди не выдержали, побежали,
До самых дверей их преследовал страх.
Вплоть до зари гроза бушевала,
От всполохов молний казалась ночь днём.
В каждой избушке молитва звучала,
Пока лес пылал, объятый огнём.
Про страшные вещи люди шептали:
Даже костей чужака не сыскали!